Форум Минского СВУ

Р. ПОЛЧАНИНОВ
ВОСПОМИНАНИЯ НЕКАДЕТА
Сараево, 20-е годы

Мы приехали в Королевство СХС (Югославию) в 1921 году. Все Приморье с Владивостоком было еще в руках белых. В Туркестане и Монголии еще шли бои, Тамбовская губерния была охвачена Антоновским восстанием. Против большевиков восстали матросы Кронштадта. Были и другие восстания.

В Королевстве СХС некоторые кадеты, окончив корпуса, шли в первые годы (до 1923-го) в Николаевское кавалерийское училище Белой Церкви (Югославия) продолжать свое военное образование. В то же время в Болгарии продолжались занятия еще в семи юнкерски училищах, продолжавших выпускать офицеров.

Генерал Врангель считался до 1 сентября 1924 года Верховным главнокомандующим Русской армии, и в Сремских Карловцах (Югославия) был его штаб. Этот штаб был занят не только переводом воинских частей на «трудовое положение», но и планировкой продолжение борьбы с большевиками. Для народной песни «Не для меня придет весна» молодежь придумала не очень веселую концовку:

Не для меня придет война,
Умчусь я в сопки Приамурья,
Сражусь я с бандой большевистской,
Там пуля ждет меня давно.

Русская эмиграция считала свое "трудовое положение" временным и была готова по первому сигналу встать в строй и двинуться в поход на большевиков.
В Королевстве СХС было три кадетских корпуса — Донской Крымский и Русский. Последний был в Сараево, что и было отмечено в «Звериаде»:

В горах средь Боснии, далеко
В долине дикой и глухой,
Лежит Сараево глубоко,
Над быстрой горною рекой.
И там на площади угрюмой,
Безмолвна, сумрачна на вид,
Как бы полна тяжелой думой,
Казарма старая стоит.

«Звериада» — это кадетская летопись в стихах. Каждый выпуск добавляет что-то от себя. «Звериада» — это книга в роскошном переплете, со страницами, украшенными рисунками и каллиграфическим текстом. Она была символом кадетских традиций — таинственных, о которых посторонним не следовало знать.

«Звериада» хранилась у восьмиклассников, и когда они кончали корпус, она передавалась на «ночном параде» следующему выпуску. Преподаватели и воспитатели, которые сами были когда-то кадетами, знали обо всем этом, но делали вид, что не знают.
Кроме кадетского корпуса была в Сараево и русская начальная школа. Мальчики, кончавшие школу, поступали в корпус, а девочки уезжали в один из двух девичьих институтов — Донской или Харьковский.

Корпуса и институты были закрытыми учебными заведениями, т. е. школами-интернатами, где ученики пребывали семь дней в неделю, имея право уходить в отпуск по субботам после обеда и до всенощной и по воскресеньям после богослужения и примерно до 5 часов вечера. В среду вечером кадеты 7-х и 8-х классов могли покинуть корпус на два часа. Так, во всяком случае, было в Белой Церкви, куда в 1929 г. был переведен корпус из Сараева.

Некоторые мальчики, жившие в Сараево, могли быть в виде исключения «приходящими», т. е. жить дома и только приходить в корпус на занятия. Родителей это устраивало, но директор корпуса генерал-лейтенант Борис Викторович Адамович всячески старался не уступать просьбам родителей и требовал, чтобы все кадеты жили вместе в интернате.
Он был по-своему прав. Приходящие в глазах всех других кадет выглядели то ли какими-то привилегированными, то ли какими-то неполноценными кадетами. Это мешало созданию кадетского духа, кадетской спайки и всему тому, чем отличались кадеты от гимназистов, которых они презрительно называли шпаками. Отличались кадеты от гимназистов и некоторыми специфическими выражениями.
Например, гимназисты говорят «одноклассник», а кадеты — «однокашник», потому что ели одну и ту же кашу. Теперь это слово считается устаревшим и потерявшим смысл, а было бы неплохо вернуть его на старое место в русском языке.

Были в Югославии интернаты и при русских мужских и женских гимназиях, но там был другой, некадетский и неинститутский дух. Сараевские школьники, за редким исключением, поступали в корпуса и институты.

Мой отец окончил в Тифлисе (ныне Тбилиси) гимназию, хотя имел право как сын офицера учиться в Тифлисском корпусе. Против кадетского корпуса была его мать-грузинка (урожд. Ассатиани), которая хотела, чтобы мой отец посещал уроки грузинского языка и литературы. Для желающих при гимназии были грузинские уроки, чего в корпусе не было.
В корпусе все кадеты должны были посещать все уроки. Исключения для кого-то противоречили кадетскому духу.
После гимназии мой отец поступил вольноопределяющимся во Владикавказский пехотный полк, а после отбытия воинской повинности поступил в Тифлисское пехотное юнкерское училище, окончив которое был выпущен в офицеры (ускоренный выпуск в 1905 г.).

Борис Иванович Мартино, отец моего друга детства Бори, окончил Морской кадетский корпус. Он нам любил рассказывать о разных комичных происшествиях, но никогда не говорил, что были у него и трудности. Нет, не с преподавателями или воспитателями, а с кадетами же. Об этом мы кое-что узнали позднее.

В пехотных корпусах, а может быть, и в некоторых гимназиях была традиция — когда кончались экзамены, «хоронить химию» Полагалась процессия и пение соответствующих песен с припевом «Химия, химия, сугубая химия».
В Морском корпусе хоронили «Альманах» — книгу с описание морских течений, ветров, климатических условий и многих друга вещей, необходимых для плаваний по морям и океанам.
Когда первый кадет шел сдавать экзамены, на доске для объявлений появлялось сообщение о том, что «Альманах» заболел. Каждый день появлялись новые сообщения о развитии болезни «Альманаха». И когда последний кадет сдавал последний экзамен, появлялось траурное сообщение о смерти «Альманаха». Ночь похоронная процессия шла по бесконечным коридорам (общая протяженность — 3 версты) с тихим пением соответствующих песен. По дороге делались остановки, например, перед химической лабораторией, преподавательской и обязательно перед квартирой директора.
По традиции полагалось директору спеть «Анафему», достаточно громко, чтобы он слышал. Директора, которые когда-то сами были кадетами, не обижались, зная, что такова традиция. И вот однажды был назначен новый директор, который так понравился кадетам, что они решили спеть ему не «Анафему», а «Многая лета». Директор был потрясен. С ним чуть не случился удар. Были ведь и до него хорошие директора, но никому из них «Многая лета» не пели.

У всех преподавателей были, конечно, прозвища. Одного кадеты прозвали Крокодилом, и когда встречались с ним в коридоре, то кто- нибудь начинал убегать от него зигзагом. Говорят, что от крокодилов надо убегать зигзагом, потому что они могуть кинуться прямо на жертву, но с трудом меняют направление.
Борис Иванович знал много кадетских песен и стихотворений, но не все можно было цитировать детям. Отрывок из одного стихотворения я помню до сих пор.
В Морском кадетском корпусе был Компасный зал, украшенный портретами мореплавателей во весь рост. Компасным он был назван, потому что был круглым и на полу были выложены румбы. В стихотворении говорилось, что ночью в канун корпусного праздника — 6 ноября, портреты оживали и устраивали смотр преподавателям, воспитателям и самому директору корпуса.
Запомнились мне слова вице-адмирала Василия Михайловича Головнина (1776-1831) про одного преподавателя по прозвищу Ворса (растрепанный конец веревки), полученному за растрепанную бороду.
Обращаясь к Ворсе, Головнин сказал:

Был на море-океане,
Был на острове Буяне,
У японцев был в плену.
Ни во сне, ни наяву
Не видал до этих пор
Рожи этому подобной. ..

Из разных слышанных нами кадетских анекдотов стоит рассказать один.
Петр Могила († 1647) был в 1627 г. избран архимандритом Киево- Печерской лавры, а в 1632 г. добился у польского правительства равноправия православных с униатами. В 1631 г. он основал высшее училище в Киеве «для преподавания свободных наук на греческом, славянском и латинском языках». Деятельность Петра Могилы проходилась на уроках Закона Божия. Один кадет невнимательно слушал законоучителя и не выучил урока. Когда батюшка спросил его потом, о чем говорилось на прошлом уроке, кадет встал и дал знак рукой, чтобы ему подсказали. Ему подсказали: «О Петре Могиле», а кадет ответил: «О Петре в могиле». - «А что он там делал?» - спросил законоучитель. «Спасался», — ответил не растерявшийся кадет.
Были и другие подобные комичные случаи.
Мой друг Боря Мартино был на два класса старше меня. Окончив в 1926 г. русскую начальную школу, он поступил в местную гмназию. Как раз в этом году Державная комиссия, которая ведала деньгами, отпускаемыми правительством Югославии на русские учебные заведения, решила сократить число кадетских корпусов и постепенно закрыть Русский кадетский корпус в Сараево. Для этого в 1926 г. был закрыт прием в первый класс. Даже если бы Мартино хотели отдать своего сына в корпус в Сараево, они бы не смогли этого сделать, а посылать в другой город в интернат они не захотели. Я был бы очень огорчен, если бы Боря уехал в другой город на весь школьный год, да и Боря не горевал, что не попал в кадеты, и мы этого вопроса даже не обсуждали.

Мы и раньше бывали часто друг у друга в гостях, а теперь, когда Боря поступил в гимназию, а я остался в русской школе, стали ходить еще чаще в гости друг к другу. И Боря, и я должны были возвращаться домой к указанному времени, но иногда мы задерживались, и тогда родители писали друг другу записки с извинениями и объяснениями причин задержки. Телефонов ни у кого из нас не было, как и мало у кого в Сараево в 20-е—30-е годы.

Летом 1928 г. я окончил русскую начальную школу и сдал вступительный экзамен в кадетский корпус. Это был уже третий год постепенного его закрытия. В Сараевском корпусе уже с осени 1928 года не было первых двух классов. Следующий школьный год был начат при отсутствии всей третьей роты — всех первых четырех классов. 5 сентября 1929 г. остатки корпуса покинули Сараево и были помещены в здании Крымского кадетского корпуса в Белой Церкви.
Сдав в 1928 году вступительный экзамен в Сараево, я был принят в Донской кадетский корпус в Горажде, что и было сообщено мои родителям. По примеру Мартино, а надо полагать, и по их совету мои родители решили меня в Донской корпус не посылать, а отдать в местную гимназию, причем не в Первую мужскую, куда мне бы полагалось идти по месту жительства, а во Вторую, где уже учился мой друг Боря.
Для меня это было большим ударом. Не потому, что я мечтал стать кадетом, а потому, что я не сомневался, что иного пути, как корпус, у меня нет. Военная форма, погоны, кокарда, строй... вырос в офицерской семье, в сознании, что мое место в строю.
«Наш полк. Заветное, чарующее слово для тех, кто смолоду и всей душой в строю...»
Этими словами начиналось посвященное кадетам стихотворение поэта К. Р. — Великого князя Константина Константинович Романова, которое я не раз слышал от моих друзей-кадет и которое еще в начальной школе знал наизусть.
Я не мыслил себя шпаком. Я просил, я требовал, я плакал, ничто не помогало. Боря бывал у меня каждый день и со своей стороны оказывал на меня давление. Ведь отъезд в корпус значил для нас разлуку на 9 месяцев, а мы так привыкли друг к другу.
Пришлось смириться и идти с отцом в гимназию на прием директору.
Директор гимназии посмотрел на свидетельство о сдаче вступительного экзамена в корпус, написанное, кстати, только по- русски, и решил сделать мне небольшой формальный экзамен по сербско-хорватскому языку, который мы в русской начальной школе не проходили и по которому у меня не было отметки. Он мне дал прочитать что-то, написанное кириллицей и латиницей, поговорил со мной, посмотрел с грустью на меня и сказал отцу, чтобы он купил «читанику» (хрестоматию), нанял бы репетитора и чтобы я за лето хорошенько подучился.

Я был принят в гимназию, о чем отец сообщил директору Донского корпуса.
Хоть я и не попал в корпус, хоть я и не был смолоду в строю, полк остался для меня «заветным, чарующим словом».

Р. Полчанинов
«Славянка», 31 октября 1997г.
КП №64-66, 1998г. 151